Неточные совпадения
— У Чехова — тоже нет общей-то идеи. У него чувство недоверия к человеку, к народу. Лесков вот
в человека верил, а
в народ — тоже не очень. Говорил: «Дрянь славянская, навоз родной». Но он, Лесков, пронзил всю
Русь. Чехов премного обязан ему.
На этой вере друг
в друга, на этой
общей любви имеем право и мы поклониться их гробам и бросить нашу горсть земли на их покойников с святым желанием, чтоб на могилах их, на могилах наших расцвела сильно и широко молодая
Русь!». [«Колокол», 15 января 1861. (Прим. А. И. Герцена.)]
Чиновничество царит
в северо-восточных губерниях
Руси и
в Сибири; тут оно раскинулось беспрепятственно, без оглядки… даль страшная, все участвуют
в выгодах, кража становится res publica. [
общим делом (лат.).] Самая власть, царская, которая бьет как картечь, не может пробить эти подснежные болотистые траншеи из топкой грязи. Все меры правительства ослаблены, все желания искажены; оно обмануто, одурачено, предано, продано, и все с видом верноподданнического раболепия и с соблюдением всех канцелярских форм.
Изредка, время от времени,
в полку наступали дни какого-то
общего, повального, безобразного кутежа. Может быть, это случалось
в те странные моменты, когда люди, случайно между собой связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали
в глазах друг у друга, там, далеко,
в запутанном и угнетенном сознании, какую-то таинственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная, сытая, как у племенных быков, жизнь точно выбрасывалась из своего
русла.
Темно-голубые небеса становились час от часу прозрачнее и белее; величественная Волга подернулась туманом; восток запылал, и первый луч восходящего солнца, осыпав искрами позлащенные главы соборных храмов, возвестил наступление незабвенного дня,
в который раздался и прогремел по всей земле русской первый
общий клик: «Умрем за веру православную и святую
Русь!»
Пестрые лохмотья, развешанные по кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные
в беспорядке, саки, прислоненные к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые
в земле для удобного схода на озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся
в синей тени раскидистых ветел, висевших над водою, — все это представляло
в общем обыкновенно живописную, миловидную картину, которых так много на
Руси, но которыми наши пейзажисты, вероятно, от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического чувства, стремящегося изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак не хотят пользоваться.
Товарищи! мы выступаем завтра
Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя
Остановлюсь
в Самборе на три дня.
Я знаю: твой гостеприимный замок
И пышностью блистает благородной,
И славится хозяйкой молодой. —
Прелестную Марину я надеюсь
Увидеть там. А вы, мои друзья,
Литва и
Русь, вы, братские знамена
Поднявшие на
общего врага,
На моего коварного злодея,
Сыны славян, я скоро поведу
В желанный бой дружины ваши грозны. —
Но между вас я вижу новы лица.
Пародия была впервые полностью развернута
в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «
В настоящее время, когда
в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все
в России стремится к свету и гласности, —
в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез
в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель
общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих
в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую
в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих
в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить
в сих очерствевших и ожесточенных
в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное
в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать
общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной
Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения
в настоящее время, когда
в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все
в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
До Петра все условия общественной жизни
Руси необычайно способствовали развитию
в ней любви к
общему благу.
Федор Дмитриевич был среднего роста светлый шатен, с светло-синими вдумчивыми ласковыми глазами,
в которых ярко светился недюжинный ум; черты его лица не могли назваться правильными, но
в общем это лицо, на котором лежала печать высшей интеллигентности, было очень привлекательно; небольшая
русая борода и усы закрывали нижнюю часть лица и губы, на которых играла всегда приветливая, но далеко не льстивая улыбка.
Правда, и
в нашу тюрьму, сквозь ее высокие стены, проникает иногда веяние того, что люди невежественные называют случаем или даже роком и что является только необходимым отражением
общих законов, но потрясенная временно жизнь быстро возвращается
в свое обычное
русло, как река после разлива.